Убийство на расстоянии [Песенка, которая убивает] - Буало-Нарсежак

— Он дома, — сказал Мессалье.

В студии вроде бы горел свет.

— Как странно, а? — пробормотал Лартиг.

Комиссар бесшумно приблизился. Дверь оказалась не заперта.

— Господи! Только бы…

Он бросился в квартиру и остановился как вкопанный. В доме пусто, но телевизоры включены — они стояли тут повсюду.

— Сбежал, — сказал Лартиг. — Расписался в преступлении.

Комиссар стал обходить помещение, остановился перед разбитым телевизором… Любопытно… Возле дивана валялся пистолет, он быстро поднял его, обернув руку платком. Калибр 6,35 и еще пахнет порохом…

Рядом на столе стояла пишущая машинка. Они нашли в ящике бумагу. Тот же цвет, тот же формат, та же выделка. И машинка слабо пропечатывала «о» и «е», выбивала из строки заглавные буквы.

— Забери все это, — приказал Мессалье. — Уверен, что на рукоятке оружия те же отпечатки, что и на письме и бутылке… Лучших улик просто не бывает!..

Он выключил телевизоры, не торопясь, осмотрелся.

— Чего-чего, а бутылок тут хватает, — заметил он. — Две или три точно такие, как та, которой убита Коринна Берга… Ладно!.. Остается получить ордер на арест… Далеко он не уйдет!

Мотив все еще звучал в голове… Теперь пело несколько голосов, много голосов… мальчиков, девочек… Так это ему снится; он учится в школе… Да, он в школе… Он открыл глаза. Дети пели внизу. Им подыгрывала фисгармония… Она отдала ему свою спальню… На старых фотографиях в золоченых рамках ее родители… А вон тот большой снимок над камином… стайка напряженно глядящих в объектив девушек, неловких, гладко причесанных — это выпускной класс Катрин, когда она заканчивала педагогический коллеж… Он бесшумно спустил ноги с кровати и увидел, что одет в пижаму Катрин, голубую, с кружевами на манжетах… Он совсем ничего не помнил… Наверное, она напичкала его успокоительным… Его мучила жажда, и он долго пил из кувшина на туалетном столике, как зверь, задыхаясь от долгого бега. Вода выплескивалась, лилась ему на грудь… Она была прохладной, животворной, как в ручьях, где когда-то очень давно водилась форель. Он перевел дух и подошел к окну. И увидел крошечный школьный дворик, расчерченный мелом для игры в классики, дальше неправильными прямоугольниками тянулись поля — этот край не терпел ровных линий, — а на горизонте вставали горы, округлые, мягкие, первозданные… У него горело в горле и в груди, будто вместе с водой в него проникло страдание. Ему не следовало… Не должен он был сюда приезжать…

Вдруг во двор, пронзительно крича, словно стрижи над вечерними крышами, высыпали ребятишки. И он был таким же, одевался, как и они, в толстый плюш, стригся коротко, чуть ли не наголо.

— Проснулся?

Он даже не слышал, как она вошла.

— Катрин!..

— Я устроила перемену… Скоро уже каникулы… И потом, здесь я сама себе хозяйка.

Они чувствовали себя неловко, хотя вместе росли, вместе играли, могли вместе прожить жизнь, если бы…

— Где моя машина? — спросил Раймон.

— Я спрятала ее в старой пастушьей хижине — туда теперь никто не заглядывает… Не бойся.

Она подошла к нему совсем близко. Он увидел все то же круглое свежее лицо с насмешливым выражением, которое он когда-то любил. Она была одета в белое платье с застежкой на плече, делавшее ее похожей на лаборантку.

— Тебе удалось отдохнуть?

Он с трудом сел на кровати.

— Я опустошен, — прошептал он. — Прости, Катрин… Я не подумал… Мне хотелось одного — спрятаться!.. Лучше места я не нашел… Глупо! Здесь меня запросто найдут.

— Никто не видел, как ты приехал, — сказала Катрин невозмутимо, тем тоном, каким обычно успокаивала детей. — А если меня спросят, хотя это и маловероятно, я скажу, что ничего не знаю… кроме того, что написано в газетах… Как ты себя чувствуешь?.. Вчера утром вид у тебя был совершенно безумный. Я даже испугалась… Ведь это неправда?.. Ты их не убивал?

Раймон спрятал лицо в ладонях.

— Не знаю… Я уже ничего не соображаю…

Она ласково погладила его по голове.

— Бедный мой! Отдохни еще… Тебе необходимо отдохнуть… Надо же — такой сильный и такой слабый!

— Клянусь, все, что я тебе рассказал, правда.

— Конечно!.. Пояс, бутылка, выстрел из пистолета…

Она засмеялась и села возле него на кровать.

— Что может быть естественнее! — продолжала она. — Пошел навестить знакомого, увидел, что он повесился, и счел себя виновным… Бросил бутылку в картинку и вообразил, что убил человека, который находился совсем в другом месте… Выстрелил в телевизор, а попал в певца!

— Но не приснилось же мне все это! — вскричал Раймон.

— Нет! Конечно, не приснилось. Но кто-то, наверное, очень старался, чтобы приснилось. Послушай… ложись и отдохни… Вот тебе таблетки, будь умницей, выпей прямо сейчас… Такие истории, как ты мне рассказал, я сама сочиняю детишкам, когда они начинают уставать и перестают слушать…

— Уверяю тебя…

— Бедный мой оборотень, — сказала Катрин, целуя его в щеку.

Она помогла ему снова лечь, подоткнула одеяло, все с той же ласковой решимостью, которая расставляла все по своим местам и так удачно сочеталась с этим светом, тишиной и покоем школы. Раймон погрузился в сон.

Когда он проснулся, она сидела у его изголовья, вязала свитер. Она приподняла вязание, чтобы он смог рассмотреть.

— Правда, красиво получается?.. Ну как, тебе лучше?

— Уже есть хочется, — сказал Раймон.

Катрин от души рассмеялась, как будто она вызвала его голод и страшно этим гордилась.

— Все готово. Надеюсь, тебе по-прежнему нравятся наша кровяная колбаса и грибная похлебка… Ты там так изменился… Пойду подогрею… Я выстирала и погладила твое белье… Кстати, можешь шуметь. Мы одни.

— Спасибо, Катрин.

Он был страшно растроган. Чистая рубашка, безупречная стрелка на брюках и все остальное: запах дома, ветер гор, раздувающий занавески… Смешно, но у него прямо горло перехватывает… Внизу Катрин гремела кастрюлями. Он вдруг вспомнил мелодию песни: «Я тебя обнимал…» Обнимать Катрин… И больше ни о чем не думать!.. Он спустился вниз, остановился на пороге классной комнаты. С доски еще не стерли пример на сложение. Под стеклом меры объема, веса, строго выстроенные оловянные и медные гирьки… карта Франции, глобус, на стенах — лучшие детские рисунки… Все понятно и ясно. И никакого обмана! Он вошел в кухню, и Катрин, словно так и надо, подставила ему щеку для поцелуя.

— Садись вот здесь… Видишь, у меня тесно.

Она убрала со стула газеты.

— Я покупала все, в которых писали о тебе… Получилась целая кипа.

Все так же улыбаясь, она налила Раймону супа.

— Горячо! Не